<<< М.И.Найдорф
<<< «ЗАМЕТКИ ПО КУЛЬТУРОЛОГИИ ТОТАЛИТАРИЗМА»
ВОЖДЬ КАК ГЕРОЙ
ТОТАЛИТАРНОЙ КУЛЬТУРЫ.
Статья 3
В мифо-фольклорном по своей природе пространстве тоталитарной культуры нет места для героя, иного, чем Власть, синонимом которой является Государство. Но тоталитарная Власть, воплощающая идею «насилия как блага», проявляет себя не в безлично-правовых формах закона и порядка, а в форме свободного творения Властью блага и справедливости, то есть в категориях морали. Поэтому тоталитарное государство, которое на деле является наиболее явной формой безлично-формального («административно-командного») насилия, в глазах его граждан представляется моральным государством-общиной, управление которым имеет целью прежде всего достижение совершенного нравственного порядка. Представление об управлении как о творении наибольшей справедливости воплощено в парадигматической 1 фигуре «Вождя», который в тоталитарной культуре мыслится одновременно и вершиной Власти, и её административным олицетворением.
Биографию вождя специально создают и принудительно изучают — как персонифицированный образец государственной воли и, в то же время, как житие «простого человека». «Адольф Гитлер начинал свою деятельность солдатом. Путь, на который он вступил, заставлял его вновь и вновь возвращаться к борьбе. Сама судьба навязала ему и избравшим его соратникам необходимость подчиняться солдатским принципам. Для того, чтобы связать военную форму со своей политической программой он создал коричневую армию Германской революции, построенную на двойной основе авторитете фюрера и дисциплине подчинения». — Так формулировала биографию вождя нацистская пропаганда.
В духе старой идеи «государства как произведения искусства» 2 нацисты наделяют своего фюрера уникальной творческой способностью: «Поскольку фюрер сам художник, то все немецкие живописцы преданы ему. За эти годы были созданы великие произведения искусства. Но фюрер создал величайшее: из масс он сотворил народ, свободную нацию. В этом ему помогло его художественное воображение».
Любое публичное появление вождя является государственным актом и, в то же время, политическим спектаклем, имеющим целью закрепить в фигуре вождя тождество всех трёх олицетворений тоталитарной культуры — «простого человека», «вождя» и «власти-государства». Возьмём для примера речь Сталина на торжественном заседании, посвящённом пуску метрополитена в Москве в 1935 году. Общая обстановка собрания такая же, как и на всех подобных. В зале сидят тщательно отобранные люди. Перед ними на возвышении лицом к залу сидит недосягаемое по степени власти начальство (президиум). На ним как икона — обязательный портрет Вождя. Сталин сидит в президиуме, одетый как всегда в сапоги и «полувоенный френч», напоминающий гимнастёрку демобилизованного солдата, ещё не заработавшего денег на гражданскую одежду. Ораторы один за другим выкрикивают речи, содержащие заверения в преданности «делу Ленина-Сталина», в готовности «простых людей» к трудовым и военным подвигам, а также в том, что всеми своими успехами «простые люди» обязаны неустанной заботе со стороны Вождя, Партии и Государства.
Под конец к трибуне выходит Сталин и говорит тоном «простого человека», очень контрастирующим тону всех предыдущих речей:
« — Я имею две поправки, продиктованные теми товарищами, которые сидят вот здесь (и товарищ Сталин широко обводит рукой зал и сцену). Дело сводится к следующему.
Партия и правительство наградили за успешное строительство московского метрополитена одних — орденом Ленина, других — орденом Красной звезды, третьих — орденом Трудового красного знамени, четвёртых — грамотой Центрального исполнительного комитета советов.
Но вот вопрос: а как быть с остальными, как быть с теми товарищами, которые работали не хуже, чем награждённые, которые клали свой труд, своё умение, свои силы наравне с ними? Одни из вас как будто бы рады, а другие недоумевают. Что же делать? Вот вопрос.
Так вот, эту ошибку партии и правительства мы хотим поправить перед всем честным миром. (Смех, бурные аплодисменты.) Я не любитель говорить большие речи, поэтому разрешите зачитать поправки.
Первая поправка: за успешную работу по строительству московского метрополитена объявить от имени Центрального исполнительного комитета и Совета народных комиссаров Союза ССР благодарность ударникам, ударницам и всему коллективу инженеров, техников, рабочих и работниц Метростроя. (Зал приветствует предложение товарища Сталина возгласами «ура» и шумной овацией. Все встают.)
Сегодня же надо провести поправку о том, что объявляем благодарность всем работникам Метростроя. (Аплодисменты.) Вы мне не аплодируйте: это решение всех товарищей.
И вторая поправка — я прямо читаю: за особые заслуги в деле мобилизации славных комсомольцев и комсомолок на успешное строительство московского метрополитена — наградить орденом Ленина Московскую организацию комсомола. (Взрыв аплодисментов, овация. Улыбаясь, товарищ Сталин аплодирует вместе со всеми собравшимися в Колонном зале.)
Эту поправку тоже надо сегодня провести и завтра опубликовать. (Поднимая бумажку с поправками, товарищ Сталин тепло и просто обращается к собранию.) Может быть, товарищи, этого мало, но лучшего мы придумать не сумели. Если что-нибудь ещё можно сделать, то вы подскажите. (Приветствуя ударников — строителей метро, вождь покинул трибуну).»
Сейчас уже трудно сказать, были ли тогда в зале, среди свидетелей этого «явлении вождя народу» (или потом, среди читателей этого отчёта в газетах) люди, способные трезво увидеть в нём хорошо сыгранную сценку, «политический спектакль», или политическую магию. Ведь ясно было, что «продиктовать» товарищу Сталину никто и ничего тогда уже не мог. Поэтому, широкий жест рукой в адрес тех товарищей в зале и на сцене, которые «продиктовали» поправки, был актёрским действием, а всё вступление — внушением ложной посылки насчёт ответственности перед «всем честным миром», единства Вождя и «простых людей». Далее. Вопрос, что делать, будто бы предложенный собравшимся для совета, был «с приготовленным ответом» — в поправках. Суть поправок состояла в том, чтобы произвести символическое награждение тех, чьи заслуги как бы признаны, но признаны безымянно, скопом, в массе, и без какого-либо вознаграждения. Этот обман, возможно, в тот момент тоже никто не заметил. Под конец Сталин просит не аплодировать ему лично, опять ссылаясь на то, что «это решение всех товарищей» и просит «подсказывать» решения в дальнейшем. Начало и конец спектакля драматургически сведены.
Отдельно следовало бы подумать над местоимением «мы», к которому Сталин относит авторство принимаемых им решений. Похоже, что присутствовавшие на этом «торжественном собрании» верили в то, что они каким-то образом являются соавторами «поправок»: власть, которой наделён вождь в тоталитарном обществе, делает его слова необыкновенно весомыми, особенно, если он демонстрирует готовность власти приблизить к себе избранных — в данном случае, участников собрания. Ссылка на «партию и правительство» также является ложной. И то и другое — в смысле источника власти в СССР — это ЦИК, Центральный исполнительный комитет ВКП(б). Названный «исполнительным», этот орган реально был единственным властным и полностью управлялся Сталиным. Впрочем, вождь, официально именовался «секретарём ЦИК», т.е. как бы не таким уж важным работником на вспомогательной должности.
Приходится, однако, верить в энтузиазм присутствующих. На их глазах сложилось и окрепло тоталитарное пролетарское государство — лучшее из возможных, по их пониманию. На их глазах Вождь, олицетворявший могущественную власть государства, лично творил справедливость. На их глазах Он наделял частичкой этой справедливости каждого простого человека. В этот момент история кажется свершившейся, достигшей своей последней и высшей цели. Это чувство способно исторгнуть слёзы и неудержимый вопль счастья из любого числа присутствующих. Таким же реальным был энтузиазм толп, приветствовавших речи Муссолини на митингах фашистов — в Италии, и толп, оравших «Хайль, Гитлер!» — на митингах в Германии.
Доктрины, получившие после Первой мировой войны наиболее полное воплощение в государственном устройстве стран «образцового» тоталитаризма — Италии, Германии и СССР, не были, конечно, исключительной собственностью этих стран. Все европейские государства, переходя к новейшей «массовой» культуре, в эти два межвоенных десятилетия пережили сильнейший напор со стороны больших и множества малых социальных групп, вдохновлённых фашистской, националистической и коммунистической доктринами. В книге «Европейский фашизм в сравнении» 3 в качестве фашистских движений «с массовой базой», т.е. с широким участием населения своих стран, рассматриваются фашизм и национал-социализм в Австрии, режим Хорти и «Скрещённые стрелы» в Венгрии, «Железная гвардия» в Румынии, хорватские усташи, фаланга и франкизм в Испании, французское фашистское движение. К малым фашистским движениям, собиравшим менее 10% голосов избирателей, автором книги отнесены фашистские группы в Англии, Финляндии, Бельгии, Голландии, в Дании, Швеции и Швейцарии, а также почти фашистские движения (квалифицируемые автором как «пограничные случаи») — в Норвегии, Словакии, Польше и Португалии. Все эти радикальные политические движения, партии и группы имели много общего: они объединялись в своих странах вокруг сходных антикоммунистических, националистических и антисемитских идей, стремились к установлению контроля над государством как парламентскими, так и непарламентскими методами (методами «прямого действия» — террора политических противников, массовых беспорядков, вооружённого мятежа и т.п.) с целью создания государства нового, тоталитарно-массового, типа, отчасти пользовались взаимной поддержкой, но особенно со стороны режимов в Италии и Германии 4.
Одновременно в Европе существовало международное объединение коммунистов — Третий Коммунистический Интернационал (1919-1943 гг.), «единая Мировая Коммунистическая партия», членство в которой предполагало строгое подчинение приказам управляющего органа, Исполнительного Комитета (ИККИ), из Москвы. По условиям приёма, которые были сформулированы В.Лениным в виде «21 пункта» и приняты на Втором съезде Коминтерна 30 июля 1920 года, среди прочего, указывалось (в пункте 17), что «каждая партия, желающая входить в Коммунистический Интернационал, должна носить название: коммунистическая партия такой-то страны (секция III Коммунистического Интернационала)»; условия также «обязывали» коммунистов (пункт 3) «повсюду создавать параллельный нелегальный аппарат, который в решающую минуту мог бы помочь партии исполнить свой долг перед революцией». Выражение «исполнить свой долг перед революцией» здесь заменяет выражение «захватить власть» 5. «В период своего расцвета КИ объединял 69 коммунистических партий с 4,2 млн. членов. Практически все коммунистические партии мира были детищем Коминтерна. /.../ Формально параллельно, а по существу в рамках КИ действовал Красный Интернационал Профсоюзов, Коммунистический Интернационал молодёжи, Крестьянский Интернационал, а также МОПР, задачей которого была организация денежной и другой материальной помощи забастовочному движению повсюду в мире /.../” 6. Связи между Исполкомом Коминтерна и его зарубежными «секциями» остаются и по сей день во многом непрояснёнными, но выражение «рука Москвы» по отношению к компартиям в разных странах мира в этом контексте уже не требует объяснений.
Какие бы жизненные мотивы не приводили студентов, офицеров, служащих и чиновников, мелких предпринимателей, ремесленников, рабочих, крестьян к тому, чтобы голосовать за все эти национально-социалистические или интернационально-социалистические группы и партии, участвовать в их военизированных отрядах, агитировать за них и руководить партийной работой — страх и растерянность в условиях массовой безработицы, разочарование в либеральных институтах власти, приобретённый на войне навык вооружённого насилия, мечта о справедливом государстве и т.п. — нельзя не видеть, что именно государство стало в межвоенное время предметом прямого интереса широких масс людей, включая огромное количество тех пролетариев, которые до первой мировой войны политикой не интересовались. Всеобщий интерес к политике, к различению партий и их программных целей, к опыту тоталитарных государств и собственная политическая активность масс характеризует общеевропейскую картину межвоенных десятилетий. Политизация коснулась в ХХ веке таких сторон жизни (искусство, наука, церковь и даже обыденная повседневность), которые раньше казались противоположными политике.
Как известно, в большинстве европейских стран радикальные общественные силы, которых объединяла вера в необходимость смены политической модели на основе устранения парламентской системы путём совершения революций, оказались недостаточно сильными, чтобы достичь своих целей. Многочисленные и влиятельные традиционно настроенные общественные группы, которые не разуверились в возможностях парламентаризма, решительно противостояли и коммунистам, и фашистам в своих странах, но и они требовали от правительств решения тех же сложнейших экономических проблем послевоенного периода, приводивших к сокращению производства, массовой безработице и бедности, которые порождали коммунистический и фашистский радикализм. Исключительная сложность общеевропейской ситуации в межвоенный период заключалась в том, что конституционно-парламентские системы государственной власти — естественный плод прошедшей эпохи, — подвергались давлению со всех сторон. И если в одних случаях массовые общества оформились в государства тоталитарных или близких к ним, так называемых, авторитарных, режимов, то в других случаях либерально-парламентские государства, в силу сложившейся ситуации, постепенно преобразовывались в государства, так называемой, массовой демократии. Однако, и они, в силу общей культурной модели ХХ века, вынуждены постоянно бороться с соблазном тоталитарных тенденций внутри собственных политических институтов и массовой ментальностью, предпочитающей риску индивидуальной свободы гарантии государства, ответственность лидера и военную силу как способ национального самоутверждения.
Сто с лишним лет истории массовой культуры дали в масштабе мира самые разнообразные формы идейного и государственного тоталитаризма. С учётом этого разнообразия можно, вероятно, утверждать, что тоталитаризм — неустранимый спутник массовой цивилизации.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Парадигма — образец. Фигура Вождя в тоталитарных диктатурах является образцовой для чиновников всех уровней власти.
2 Название первой главы труда Якоба Буркхардта «Культура Возрождения в Италии» (1860).
3 Вольфганг Випперман. Европейский фашизм в сравнении. 1922-1982. / Пер. с нем. — Новосибирск, 2000.
4 Противоречия между крайне национальной направленностью отдельных партий и их чувством солидарности никогда не были преодолены. «Не случайно усилия построить по образцу международного коммунистического движения некий «фашистский интернационал» почти ни к чему не привели. Но с другой стороны, именно «третий рейх» умел изображать свою борьбу против большевизма как транснациональную задачу». Випперман. Цит. соч., стр. 173.
5 Полностью текст «Условий» доступен как приложение к статье «Коммунистический интернационал» в Большой энциклопедии Кирилла и Мефодия. — М., 2001.
6 См. Э.Сухангов, В.Цветков, к.и.н. Мировая Коммунистическая партия. http://kohet.narod.ru/sssuxan.htm
